Глава из книги Б.П.Краевского «Лопухины в истории Отечества» (Москва, изд. «Центрполиграф», 2001 г.)

Не стоит удивляться тому, что Царевича Алексея Петровича, сына Государя Петра I и наследника Российского престола, мы поставили вслед за его Августейшей матерью в ряд выдающихся представителей рода Лопухиных. В нем действительно текла горя­чая лопухинская кровь, да и родство Лопухиных с Царским родом давало им естественное право считать сына дочери боярина Федора Лопухина своим. Они и считали его своим, близким, родным. По­этому и помогали ему, как могли, как стремились помогать по мере сил его несчастной матери. За связи с опальной Царицей и Царе­вичем, за родственное отношение к ним Лопухины потерпели гроз­ные опалы, пытки в застенках и казни.

Родство с Царствующим Домом в любой дворянской семье всегда почиталось великой честью, которой гордились не только ближайшие родственники Царской избранницы, но и их потомки. Поэтому не будет ошибкой сказать, что все Лопухины — и в восемнадцатом, и в девятнадцатом, и в двадцатом столетиях прекрасно помнили, что одна из представительниц их рода взошла на Престол Российского госу­дарства, а ее сын и их кровный родственник, пусть ему и не сужде­но было стать Царем, был отцом последнего Русского Императора по прямой мужской линии Дома Романовых.

Рассказ о Царевиче Алексее Петровиче, как одном из известней­ших в истории людей лопухинского рода, закономерен. Но мы вклю­чили его в эту книгу вовсе не для того, чтобы просто напомнить об одержимости Царя Петра, который предпочел убить собст­венного сына, нежели оставить престол человеку, который дол­жен был — по мнению Царя! — отказаться от его преобразова­тельских дел…

Да и так ли это было? Не заблуждался ли Царь, считая Цареви­ча противником реформ в России? На этих вопросах и хотелось бы задержать внимание читателя, тем более что от правильного ответа на них в большой степени зависит оценка деяний и самого Царя Петра. Чтобы ответ не был голословным, обратимся к историчес­ким фактам, историческим документам, суждениям крупных исто­риков и попытаемся разобраться в положении России конца XVII — начала XVIII века, в политике ее Государей и побудительных при­чинах этой политики.

Об интересующем нас времени Василий Осипович Ключевский писал: в Европе «на развалинах феодального порядка… в XVI и XVII веках создавались большие централизованные государства, на­ряду с этим и народный труд вышел из тесной сферы феодального поземельного хозяйства… Благодаря географическим открытиям и техническим изобретениям открылся широкий простор для деятель­ности, и он начал работать на новых поприщах и новым капита­лом… Оба эти факта — политическая централизация и городской, буржуазный индустриализм — вели за собой значительные успехи… Поэтому в XVII веке Россия оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI века. Итак, западное влияние из чувства нацио­нального бессилия, а источником этого чувства была все очевид­нее вскрывавшаяся в войнах, в дипломатических сношениях, в тор­говом обмене скудость собственных материальных и духовных средств перед западноевропейскими, что вело к сознанию своей от­сталости» .

Исчерпывающая формулировка происхождения неизбежной ог­лядки на Европу, данная В.О. Ключевским, полностью объясняет уси­лия Российских Государей преодолеть этот разрыв, догнать Запад. Именно таким путем вели наше Отечество Цари новой династии Романовых.

Царь Петр вовсе не был первым Русским Государем, который обратил свои взгляды на Европу. Столь же последовательными ев­ропеистами были и его отец Царь Алексей Михайлович, и дед — первый Романов на Русском престоле. Это Царь Михаил Федоро­вич около 1630 года создал первые в русском войске «полки ино­земного строя», которые призваны были помочь России в надвигав­шейся тогда войне с Польшей. Царь Алексей Михайлович широко развил идею регулярной армии европейского типа, при нем «ино­земный строй» стал обычным, и солдатские полки составили основ­ную силу Царского войска. В начале царствования Государя Алек­сея Михайловича был составлен устав или наставление для обучения солдатскому строю — «Учение и хитрость ратного строения пехот­ных людей». Позднее появился «Новый строй — наказ разборщи­кам», на основе которого задолго до рождения Царя Петра тысячи русских мужиков проходили обучение военному делу по европей­скому образцу.

Еще один довод, подтверждающий нашу мысль, — история рус­ского флота. Построить его задумал Царь Алексей Михайлович. Он же пригласил в Россию корабельных мастеров из Голландии (из той самой Голландии, где позже будет черпать корабельную премудрость его сын). Эти мастера построили в Коломенском уезде на Оке пер­вый русский морской корабль «Орел», который был переправлен в Астрахань, там оснащен и торжественно освящен. Одновременно для сопровождения «Орла» было построено несколько мелких судов, а также принята идея создания русского гребного флота (вспомним петровскую галерную флотилию и ее победу при Гангуте — вот где истоки этого успеха). Царь Алексей Михайлович искал и выходы к морю для России, но не путем кровопролитной войны, тянувшейся почти четверть века и истощившей силы государства, — мы имеем в виду Северную войну. Еще в 1662 году, за десять лет до рождения Петра Алексеевича, Царский посол обсуждал вопрос об аренде для русского флота гаваней в Курляндии. Что же до первого русского корабля, то его безвременно загубили печальные обстоятельства: ос­вящение «Орла» в Астрахани состоялось в 1669 году, а через год, в 1670-м, захватившие город ватаги разбойника Стеньки Разина сожгли его вместе с мелкими судами.

Вспомним историю российского железоделания. Горно-металлур­гический промысел у нас зародился еще в 1491 году, когда государь Иван III послал первую геологоразведочную экспедицию на Цимлу, где были найдены рудные залежи. Именно тогда началась их первая добыча и переработка, правда в небольших масштабах. Осно­вательное начало крупному производству (или, как сказали бы сей­час, индустриализации России) заложил Царь Михаил Федорович. Во второй половине 20-х годов семнадцатого столетия в Россию были приглашены из Западной Европы мастера-рудознатцы, которых от­правили с экспедициями на Северную Двину, в Соликамск, Мезень, на Печору, в Енисейск, Югорский Шар, на Канин Нос… Для «на­хождения золотых и серебряных руд» был тогда же нанят англий­ский мастер Бульмерр. Уже в 1634 году Царь Михаил Федорович послал людей «делать много меди на Москве» из уже найденных руд и освоенных рудников. В 1644 году некто Марселис из Гамбурга получил от Царя двадцатилетнюю концессию на устройство желе­зоделательных заводов на реках Костроме, Шексне и Ваге. А гол­ландец Виниус уже делал к тому времени чугун и железо близ Тулы. И хоть много чугуна, железа, изделий из него, оружия приходилось покупать на Западе (мы и потом делали то же самое), свое, отече­ственное производство развивалось. И это было за десятилетия до рождения будущего Царя Петра.

На этих страницах мы не открываем ничего нового. Эти факты известны давно, но кроме серьезных ученых ими мало кто инте­ресовался, поскольку они не соответствовали официальной и гос­подствовавшей концепции. Согласно этой концепции Царь Петр I Алексеевич был Великим преобразователем отсталой России; Госу­дарем, который ввел ее в семью европейскую; Отцом Отечества, которому потомки обязаны вечной благодарностью за его исторического значения труды…

Правда же состоит в том, что все, что сегодня приписывают од­ному Царю Петру, делалось на Руси и до него, и достаточно быст­рыми темпами, но без «больших скачков», без сокрушительной лом­ки всего, что только есть вокруг, без насилия над людьми, над их волей и чувствами. Уже Царь Алексей Михайлович стремился взять от Европы все, что она могла дать России. Его старший сын Царь Федор Алексеевич также был убежденным сторонником сближения с Западом. При его дворе, что далеко не всем известно, носили ев­ропейское платье, многие придворные брили бороды, звучал кла­весин.

В такой обстановке и явился на свет Царь Петр Алексеевич… Процитирую строки из большого исторического обзора, напечатан­ного в журнале «Родина» в 1913 году, когда праздновали 300-летие Императорского Дома Романовых: «Вот он — великан ростом, в косую сажень в плечах, с силою гиганта, с трясущейся головой, с глазами, сверкающими безумием, с искривленными губами, с веч­ной жаждой разрушения, неуравновешенный в своих порывах, действовавший без всякого плана, постоянно стремящийся в неведо­мые дали.  Вот он, которого близкие ему люди называли «великим», а народ — «антихристом». Да простит ему всеведущий Господь его дела, его ошибки! Думается, что он желал блага. Что поделать, если этого не вышло! Видно, судьба России такова!»

Согласитесь, не самая лучшая оценка деяний Царя, Государя всея Руси… Конечно, есть и противоположные оценки, приводятся «демок­ратические» доводы в пользу Царя, который «на Троне вечный был работник». Да, Царь Петр сам умел делать почти все — его руки были мозолисты от топора, он мог составить чертеж корабля, лично редактировал «Юности честное зерцало», рвал зубы, сам однажды сшил себе сапоги, мог зарядить пушку и нацелить ее… Да, человек дела, вникающий по-хозяйски во все детали и подробности… Но разве мало было на Руси отличных плотников, хороших чертежников, ар­тиллеристов и сапожников?! Своим ли делом занимался Царь Петр, не увлекся ли тешащим самолюбие стремлением к рукомеслу вместо того, чтобы должным образом подготовиться к государственным де­лам и заниматься именно ими. Ведь к этому он был призван самим рождением своим! Не надорвался ли Царь Петр на мелких делах, которые могли делать другие? Не говорит ли о неразумном устрой­стве Царем собственной жизни сама смерть его — он кинулся в хо­лодные воды Лахты спасать тонущих матросов, простудился и вскоре после этого умер, оставив массу незавершенных дел и не оставив никого, кто мог бы достойно ему наследовать… Предвижу возраже­ния: погибнуть, спасая других, отдать жизнь «за други своя» — это не блажь, а христианский подвиг. Да, это верно, может быть, для всех, но не для Царя, на которого Бог возложил особую ответствен­ность за миллионы других людей, не для Помазанника Божия, кото­рому Господь вручил целое государство, целый народ!

 

В девятнадцатом, а затем и в двадцатом столетиях личность и дело Царя Петра безудержно превозносили. О причинах этого мы уже говорили в предыдущей главе, посвященной последней Русской Царице Евдокии Федоровне. Не станем повторяться, но все же ска­жем, что гражданам следует знать подлинную историю своего Оте­чества, а не миф о нем. Нельзя полагаться на ходячие стереотипы, пусть они и устойчивы, пусть опираются на авторитет таких извест­ных людей, как историк С.М. Соловьев или художник Н.Н. Ге, который в известной картине «Царь Петр I допрашивает Царевича Алексея Петровича в Петергофе» изобразил виноватого Цесареви­ча и праведно гневающегося Царя Петра. На этой картине следует остановиться, ибо она сыграла заметную роль в создании в глазах общества образа Царевича.

Художник задумал ее сразу же по возвращении из Италии. «Десять лет, прожитых в Италии, оказали на меня свое влияние, и я вернулся оттуда совершенным итальянцем, видящим все в России в новом све­те. Я почувствовал во всем и везде влияние и след петровской рефор­мы. Чувство это было так сильно, что я невольно увлекся Петром и, под влиянием этого увлечения, задумал свою картину «Петр I и Царевич Алексей», — писал позже Ге. — Во время писания картины я питал симпатии к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало его…»

Николай Николаевич Ге очень серьезно подошел к работе над картиной: изучал исторические материалы, читал подлинные доку­менты петровского времени и понял, что Царь Петр — отнюдь не идеал. И все же полностью освободиться от господствующей тогда точки зрения художник не смог. Он принял компромиссную точку зрения: «ни Царь, ни сын его не были правы, хотя общественные интересы оправдывали жестокость Петра». Это и привело к иска­жению исторической правды в талантливом произведении. И дело даже не в том, что допросы Царевича никогда не велись в Петер­гофе и что Царь во время таких допросов, как свидетельствуют со­временники, вовсе не был так эпически спокоен и грустен, как у Н.Н. Ге. Главное в том, что Царь видел перед собой не «блудного сына», но ненавистного сына Евдокии, который мешал его планам провозглашения Наследником престола маленького Петра Петрови­ча, а Царевич вовсе не ощущал себя виноватым и не каялся. Так мастерски выполненный холст способствовал распространению лож­ного взгляда на историческое событие.

В искажении подлинного образа Царевича Алексея Петровича во многом виноваты литература и искусство. Особенно не повезло Ца­ревичу в советское время. «Красный граф» А.Н. Толстой, о кото­ром современники дружно говорили, что он столь же талантлив, сколь и беспринципен, написал увлекательный сталинистский роман «Петр Первый», в котором вдохновенно воспел правившего тогда кровавого тирана, находя его прообраз в «великом патриоте» Царе Петре. По этому роману сняли прекрасный фильм — сценаристом был, конечно, все тот же «граф», — где Н. Симонов сыграл на ред­кость героического и самоотверженного Царя, а Н. Черкасов — столь же ничтожного и отвратительного Царевича. Кстати, внешний облик кинематографического Царевича был целиком «списан» Чер­касовым с картины Н.Н. Ге, о которой мы только что говорили. Рассказывали, что «вождь всех времен и народов» десятки раз смот­рел эту картину. Конечно, после таких романа и кинофильма ника­кие иные интерпретации образов Царя и Царевича при Сталине были просто невозможны, а позже — действовала инерция. Так два художественных произведения, сделанные по специальному заказу, подменили беззащитную бедняжку Клио… Применительно к Царю Петру она не оправилась и по сей день — совсем недавно некоему грузину удалось поднять фигуру своего Петра над Москвою-рекою на несуразную и неприличную высоту…

Справедливости ради надо сказать, что в литературе нашего вре­мени случались иной раз и другие оценки деятельности и личности Царя Петра. Гораздо более близкой к исторической правде была, например, оценка Д.С. Мережковского, который попытался в сво­ем известном романе правдиво показать и отца, и сына, проник­нуть в их внутренний мир, в самую суть их расхождений. А Мак­симилиан Волошин в своей поэме «Русь», написанной в 1924 году, дал неожиданно современную и весьма точную характеристику де­яниям Петра:

 

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет, к ее грядущим далям…

 

Однако любые попытки нетрадиционно взглянуть на Царя Петра Алексеевича тонули в дружном хоре славословия и ровно ничего не меняли в заданном общественном мнении.

…Это длинное отступление понадобилось для того, чтобы донести до читателя наше понимание принципиальных разногласий между Царем Петром и Царевичем Алексеем. О Царе до сих пор говорят как о поборнике всего нового и лучшего, как о Государе, устремлен­ном вперед, а о Царевиче, даже осуждая жестокость отца и жалея сына, — как о ретрограде и стороннике московской старины. Это — вульгарное, примитивное и фактически неверное противопоставление. Да, они были противниками, но суть их расхождений в государствен­ном плане была иной. К ней мы еще вернемся…

Сначала же о личных, семейных отношениях Царя и Царевича, наложивших серьезный отпечаток на всю трагедию «Петр — Алек­сей». На отношение Царя к сыну постоянно влияла стойкая нелю­бовь Петра Алексеевича к матери Царевича и своей первой жене Царице Евдокии. Сын все время ощущал это. Исключение состав­ляли, пожалуй, только детские годы. До восьми лет он рос в замк­нутом и ласковом для него мире кремлевских теремов. Терема эти сохранились до сих пор. Гостю Большого Николаевского дворца до­статочно подняться по лестнице, ведущей из Владимирского зала «наверх», чтобы увидеть палаты, где прошло детство маленького Ца­ревича. Несомненно, любимыми местами его гуляний и игр были «висячие» верхние сады (они не сохранились) и доныне возвыша­ющийся над Кремлем маленький теремок, надстроенный над тере­мами. Это большая, просторная и очень светлая комната, что для теремов было редкостью. Из окон теремка, а особенно из башен­ки, открывался чудесный вид на всю Москву и даже ее пригороды. Маленький Алексей Петрович был последним Царским отпрыском, который резвился в этом удивительном теремке. Позднее дети Рос­сийских Государей росли в Петербурге.

Розовое детство кончилось для Царевича в 1698 году, когда его, восьмилетнего, отобрали у матери и увезли к отцу в Преображенское. Сделано было это грубо и жестоко, мальчика буквально выры­вали из объятий кричавшей матери. Такое не забывается. Царевич никогда так и не простил отцу опалы и заточения матери, да и страш­ных лет, проведенных им в Преображенском, где под окнами двор­ца располагались избы знаменитого Преображенского приказа. Там каждый день пытали людей, постоянно раздавались крики боли и ужаса. Да и менее близкое соседство не было таким уж радужным. Из окон Царевича было видно Сокольничье поле, все изрытое око­пами, флешами и другими фортификационными сооружениями. Там стояли пушки, лежали горки пушечных ядер и часто слышались выс­трелы. На этом же поле, превращенном в экзерциц-плац, постоянно шли учения будущих гвардейских полков: выкрики команд, ружей­ная стрельба, перестроения шеренг… Словом, это был мир, близкий и милый сердцу Царя, но восьмилетний Царевич взирал на все это, как свидетельствуют источники, по меньшей мере с непониманием и неприязнью, а иной раз и с ужасом.

У нас нет сведений, которые говорили бы о том, что кто-либо специально занимался воспитанием маленького Царевича. Но то, что его обучали, несомненно. Известно, что Царь хотел дать сыну дол­жное образование, и это ему удалось. Царевич Алексей Петрович знал латынь, голландский, французский и немецкий языки, непло­хо разбирался в математике, фортификации (об этом мы еще ска­жем), интересовался географией, историей, естественными нау­ками. Образование Алексея Петровича — очевидная заслуга Царя Петра. Но сколько-нибудь приятных воспоминаний детства и отро­чества, связанных с отцом, у Царевича не осталось и остаться не могло.

До тринадцати лет Царевич Алексей жил в Преображенском двор­це, время от времени сопровождая отца в его церемониальных и деловых поездках. Видимо, Царь хотел приучить сына к представи­тельству, к условиям жизни при Дворе. Сохранилось немало описа­ний различных церемоний, в которых участвовал подросток Царевич. Принадлежат они, как правило, перу иностранцев, которые старались, описывая московскую жизнь, не упускать из виду наследника пре­стола.

В известных записках «Путешествие в Московию» француза Кор­нелия де Бруина, который ездил по России в 1702—1703 годах, со­держится, например, описание пышной свадьбы одного из любимцев Царя Петра, которая состоялась в Москве весной 1702 года:

«Свадьба самая праздновалась в Немецкой слободе, в доме гене­рала Аефорта, недавно умершего… Ехали туда все из города. Царь был впереди на величавом черном коне. Платье на нем было из зо­лотой парчи, самой великолепной. По левую руку от него находил­ся господин Александр Данилович Меншиков, одетый также в платье из золотой парчи, на отличном же коне, богато убранном и имев­шем на передних ногах, как у царского коня, серебряные кольца… Вскоре затем увидел я царевича верхом на лошади, в сопровожде­нии множества боярских детей, а стремянной прислужник вел под уздцы лошадь его. У ворот молодой царевич сошел с лошади и сто­ял, пока карета новобрачных не вошла в ворота, после чего царевич прошел через двор в дом».

В тринадцать лет Алексея Петровича записали в солдаты бомбар­дирской роты Преображенского полка. Его, еще малолетнего, Царь сначала отправил в Архангельск, где строились корабли, на попече­ние «сердечного друга» Меншикова, затем возил с армией по Ингерманландии, где русские войска брали шведские крепости Нотебург, Ямбург, Ниеншанц… «При армии» Царевич был до семнадцати лет. У нас нет сведений о том, чтобы Алексей Петрович как-нибудь про­явил себя в сражениях, но очевидно и то, что Царь Петр в те годы отнюдь не считал сына бездарным и бесполезным. Правда, близости между отцом и сыном так и не возникло. Царь был занят и не пы­тался вникнуть в душу сына, не стремился понять его. Отчуждение углублялось, превращалось со временем в откровенную нелюбовь, если не сказать более.

И все же Царь считал сына единственным наследником престола и готовил его к государственной деятельности. В 1707 году Царь по­ручил ему организовать в Смоленске магазин для снабжения армии, и Царевич точно и в срок выполнил это поручение. Поскольку в то время была вполне реальной угроза шведского похода на Москву, Царь послал его в Первопрестольную для организации фортификаци­онных работ — вот когда пригодились уроки крепостного дела, по­лученные в детские годы.

Алексей Петрович писал отцу из Москвы поздней осенью 1707 года: «Дело здешнее городовое зело было до сего времени худо (для того, что были надсмотрители над работниками худые), и я того ради предложил всем министрам, дабы они всяк себе взял по болварку (фольварк, земляное укрепление. — Примеч. ред.) и де­лали б скорее. А ныне разделено им всякому по болварку и кому где определено, тому в сем письме ведомость. А дерновая работа уже гораздо худа, для того, что здесь уже снег пал. Артиллерию, что надлежит к наличному, велел готовить. Гарнизон по данным Муси­на пунктам, чтоб было в 13 000, и о сем говорил я, и господин Стрешнев людей боярских доставил к смотру, и ныне их смотрю, также господин Иванов рекрут, и господин Курбатов посадских. Хо­тели поставить вскоре, а как пересмотрю, буду смотреть ланс- армию».

Известно, что Царевич Алексей Петрович приехал в Москву 20 ок­тября и несколько дней осматривал сделанное «под колокольный звон и салютационную пальбу». Бастионы были не готовы. Царевич собрал начальников и сделал весьма дельные распоряжения. Работа пошла лучше. Это отметил и сам Царь, прибывший в Москву 5 де­кабря, чтобы удостовериться в готовности укреплений. И опять при осмотре палили пушки, и опять трепетали от страха ответственные за стройку вельможи. На этот раз обошлось, и Царь остался доволен и работой Царевича, и болварками. К счастью, они не понадобились. В этот свой приезд Царевич осмотрел и строительство храма Возне­сения за Серпуховскими воротами, который строился «его иждиве­нием» .

Остатки земляных укреплений, построенных в то время Царевичем Алексеем у ворот Московского Белого города, археологи и строители находили в Москве даже в двадцатом столетии. Пусть они оказались напрасными, потому что Король Карл повернул с войском на юг, где и был вскоре разбит при Полтаве, но Царевич настолько хорошо выполнил поручение отца, что был даже назначен им на какое-то время исправлять должность Московского губернатора. Затем Алексей Петрович укреплял Вязьму, а в начале 1709 года получил на короткое время главное командование над армией. Мы знаем об этом из донесения своему правительству английского посла при Российском Дворе: «…Его Величество, представив во избежание всякой распри между князем Меншиковым и фельдмаршалом Шереметевым, начальство над армией царевичу-наследнику, сам отправился в Воронеж». В год решающего столкновения России и Швеции на суше, еще перед славной Полтавской баталией, Царевич Алексей Петрович ездил в Москву для набора и обучения войска и привел к отцу пять подготовительных им московских полков.

И позднее Царь Петр поручал Царевичу ответственные дела: в 1711 году Алексей Петрович командует войсками, действовавшими в Померании. В ответ на очередной доклад он получил такой, напри­мер, ответ от отца, датированный мартом 1712 года: «Письма ваши трои я на нарочных почтах и с куриерами получил, на которые не имею что ответствовать, ибо вам там будучи лутче возможно управить, по конъюнктурам нынешним смотря». Из этого письма ясно, что Царь полностью доверял способностям Царевича разобраться в обстановке и самостоятельно принимать правильные решения. Так было еще в начале 1712 года. Но позже произошла резкая перемена, которая привела к непримиримому и трагическому столкновению этих двух способных, самолюбивых, гордых и самостоятельно мыс­лящих людей.

Что же случилось? Что произошло?

Ответ, кажется, прост: в 1712 году Царь Петр Алексеевич офи­циально женился на Екатерине Скавронской и понял, что у него мо­жет появиться новый законный наследник от второй и любимой жены…

Вернемся, однако, к нашему герою и попытаемся представить себе, каким все-таки человеком стал к своим взрослым годам Ца­ревич Алексей Петрович? О сыне Царя Петра Алексеевича писали разное: одни, считавшие первого Русского Императора безоговороч­но великим, называли Царевича злобным, упрямым, ханжой и рет­роградом. Другие, противники Петра, считали чуть ли не святым. Истина, как всегда, лежит между крайностями.

«Царевич Алексей Петрович был не только неглуп, но даже очень умен, с примечательным рассудком, — пишет о нем знаменитый историк М.П. Погодин. — Самое убедительное тому доказательство представляют собственноручные его донесения отцу во время управ­ления Москвою и при исполнении разных поручений, объяснения с цесарем, речи, обращенные к Шенборну, письма, писанные в Рос­сию в Сенат и к архиереям, даже показания, сделанные в суде под пыткою, ответы на допросные пункты, писанные без приготовления. То же доказывают многие разговоры его о политических делах, суж­дения о России и других государствах, известные по несомненным документам. Ум виден и в его глазах, судя по портрету.

Он был достаточно образован: объяснялся и писал по-русски и по- немецки хорошо, и если не любил заниматься, то и не прочь был от занятий: читал книги, заботился о книгах, делал выписки даже во время болезни в Карлсбаде, просил о доставлении книг и выписывал, любопытствовал осматривать разные достопримечательности.

Был набожен, по крайней мере, твердо знал устав церковный, беспрестанно просил священника для себя и в Неаполь и потом для своей возлюбленной, ездил из Неаполя перед отъездом в Россию молиться мощам святителя Николая Чудотворца в Бари.

Из обращения с людьми видно его доброе и снисходительное сер­дце. Готов был признаваться в своих ошибках и проступках…»

Известно не так много русских источников, которые помогали бы проникнуть во внутренний мир Царевича Алексея Петровича. Едва ли не больше можно узнать из записок, донесений, мемуаров и писем иностранцев, живших тогда в России, которых, естествен­но, интересовала и личность Царевича, и его отношения с отцом. На основании части этих материалов, собранных и опубликованных недавно научным сотрудником Санкт-Петербургского филиала Ин­ститута Российской истории РАН С. В. Ефимовым, можно судить о жизни Царевича Алексея в северной столице уже в зрелом возрас­те, о его поведении и даже мотивах этого поведения.

Впервые Царевич Алексей Петрович побывал в «Санкт Питер Бурхе» в 1704 году, пишет на основе изученных им материалов С.В. Ефи­мов. Это случилось во время похода русских войск на Нарву. Од­нако, в отличие от своих родственников — Царицы Прасковьи Фе­доровны, Царевен Натальи и Марфы и дочерей Царя Ивана Алексе­евича, Алексей Петрович переехал в Петербург на постоянное житье только в 1713 году, будучи уже женатым. Вместе с молодой супру­гой, урожденной принцессой Брауншвейг-Вольфенбюттельской Шар­лоттой он поселился в специально для него построенном доме на левом берегу Невы недалеко от церкви Божией

Матери Всех Скор­бящих Радости. Этот мазанковый дом, крытый черепицей, называли «регулярным дворцом». Справа от него стоял «дворец» любимицы Го­сударя Царевны Натальи Алексеевны, а слева — «дворец» Царевны Марфы. Место для домов Царской семьи было выбрано не случай­но, а «из-за прекрасного местоположения и здорового воздуха…, так как этот участок не подвержен наводнениям, подобно другим частям города», — писал шотландец П.Г. Брюс, родственник знаменитого сподвижника Царя Петра.

Этим домом, однако, не ограничивались владения Царевича Алексея Петровича в Ингерманландии. Он владел запасным двором на Второй линии Васильевского острова в Петербурге, усадьбами в Петергофе и деревне Купчино, Куровицкой мызой, землями в Нарвском, Алаторском и Ладожском уездах. Интересно, что своими владениями Царевич управлял сам и строго следил за отчетами управляющих. Объясняли это современники прозаически — у Царевича постоянно не хватало денег на содержание своего Двора и придворного штата супруги. Известный исследователь петровского времени Н.Г. Устрялов писал, что одно толь­ко жалованье придворным Царевны Шарлотты составляло 11 351 рубль в год — колоссальную по тем временам сумму.

В Петербурге Царевич Алексей Петрович старался жить тихо и уединенно и по возможности уклонялся от участия в шумных праз­днествах отца. Ганноверский резидент в Петербурге Ф.Х. Вебер от­мечал в своих донесениях, что «Царевич обедает и ужинает со сво­ими русскими кавалерами и любимое занятие его — чтение книг». Кстати о книгах. Царевич собрал довольно значительную библиоте­ку на русском и иностранных языках, в которой преобладали книги по всемирной истории, богословию, философии, генеалогии, церков­ному и гражданскому праву. Эти книги он купил главным образом во время заграничных путешествий. Среди книг, купленных во вто­рой половине 1714 года, значатся в расходной тетради 73 тома. Среди них — «Книга Есопа», «Филология», «О познании самого себя», «Церковные истории», «Гибнерова генеалогия», «Толкование на Евангелия» и другие весьма серьезные издания.

Царевич довольно много читал: многие заставали его за чтением житий святых и евангельских текстов, штудированием европейских трудов по истории. Уже упоминавшийся нами Н.Г. Устрялов на ос­новании документов писал: «Царевич во время пользования водами (это было осенью 1714 года, когда он ездил лечиться в Карлсбад. — Примеч. ред.) внимательно читал сочинения Барония и выписывал из него то, что относилось к современному порядку дел, присовокупляя нередко и свое мнение». Нас интересует даже не сам факт чтения Царевичем книги историка и кардинала Цезаря Барония «Деяния государственные и церковные от Рождества Христова до 1198 г.», а то, что Устрялов назвал «своим мнением». Вот — несколько из этих любопытнейших свидетельств образа мыслей Царевича Алексея Пет­ровича: «Своеволие обуздай разумом», «Не считай себя мудрее дру­гих», «Заслужи любовь, а не страх подданных», «Будь правосуден, не взирая на лица», «Укроти жестокосердие даже в отношении врагов», «Не унимай вольного языка», «Правда да спит с тобою»… Целая про­грамма поведения мудрого и справедливого правителя!

Отметим, что среди добрых истин, записанных Царевичем в свою записную книгу, нет и намека на его несогласие с сутью преобразо­ваний, проводимых его отцом.

Есть немало и других свидетельств, которые говорят о том, что Царевич Алексей был за продолжение нововведений, начатых, как мы знаем, даже не отцом его, но дедом и прадедом. Просто в те времена — вспомним умозаключение В.О. Ключевского — идеи ре­формирования России носились в воздухе, мыслящие люди посто­янно говорили об этом и соответственно действовали на протяже­нии почти столетия, едва ли не с начала XVII века. Только глупцы могли тогда желать сохранения в неприкосновенности старой Мос­ковской Руси. Царевич конечно же не был таким…

Царевич Алексей поддерживал программу отцовских реформ, тем более что Царь всего лишь продолжал в этом отношении политичес­кую линию, которую вели все без исключения Романовы на Россий­ском престоле. Расхождения были не в программе, не в сути реформ, но в методах, темпах и способах их проведения. Вот в этом Царевич был не просто несогласным, но антагонистом отца, и их отноше­ния — учитывая натуру и характер Царя Петра— не могли кон­читься ничем хорошим. Два характера и две концепции проведения одних и тех же реформ неизбежно должны были столкнуться.

Но есть и еще одна, очевидно, более всего скрытая причина трагической гибели Алексея Петровича. К моменту начала так называемого «суда» над Царевичем, у него появился брат, еще один Ца­ревич — Петр Петрович, сын любимой Петром Екатерины. Влияние на Царя его второй жены очень велико. По свидетельству совре­менников, только она одна знала, как успокоить Царя в моменты эмоциональных взрывов, только она могла «уговорить его». Трудно понять корни и причины исключительной силы воздействия этой женщины на Царя Петра Алексеевича. Как утверждают практичес­ки все, она не блистала ни красотой, ни воспитанием, ни умом, зато была удивительно неприхотливой, выносливой и сильной физичес­ки. Даже бывалые воины дивились, что Царица, будучи в походе, могла неделями спать без всяких удобств, есть из солдатского кот­ла. Удивляя окружающих, она могла поднять за самый конец тя­желенный фельдмаршальский жезл… Видимо, именно такая «поход­ная жена» и была нужна непоседе Царю.

Эта влиятельная Царица и невзлюбила Алексея Петровича. А ис­торик Н.И. Костомаров прямо утверждает: «Екатерина вооружала его против сына». Вторую жену понять можно: она заботилась о том, чтобы Русский престол достался ее сыну, а не законному на­следнику… Царевич Петр Петрович прожил недолго, но самим фак­том своего существования сыграл роковую роль в судьбе старшего брата.

Новая Царица была, впрочем, не одинока в своей ненависти к Царевичу Алексею. С нею заодно был еще один влиятельнейший че­ловек того времени — светлейший князь Меншиков. Если Царица боялась возможного воцарения Алексея Петровича из-за своего сына, то Меншиков приходил в ужас от одной мысли, что ему придется отвечать перед новым Царем за все, что он натворил, пользуясь по­кровительством старого. Алексей Петрович на троне грозил шустро­му Алексашке неминуемой гибелью. И он делал все, что мог, чтобы отделаться от ненавистного Царевича.

Обо всем этом, конечно, шептались в то время в Петербурге, но официальное отношение к Царевичу Алексею Петровичу, видимо, накладывало свой отпечаток на общественное мнение о нем. Иност­ранцы, в частности, считали, что он убежденный приверженец мос­ковской старины. Уже упоминавшийся выше С.В. Ефимов цитирует сочинение пленного шведского офицера «Состояние России при Пет­ре I»: «Кронпринц испытывает большую неприязнь к иностранцам, и хотя он женат на иностранной принцессе, сам бывал в чужих кра­ях и учился их языкам, однако во всем, помимо наружных одежд, придерживается прежних русских обычаев… и кажется, что принц лишь внешне следует иностранным манерам, а приветлив с иностран­цами более из страха перед отцом, чем в силу собственных склонно­стей и желаний».

Французский дипломат А. де Леви доносил в Париж: «…если Бог отзовет его (Царя. — Примеч. ред.) из здешнего мира, то можно опасаться, что его преемник вместе с дворянством покинет этот го­род, чтобы возвратиться в Москву и восстановить там свою рези­денцию, и что Петербург опустеет… дела примут совершенно иной оборот и придут в прежнее состояние».

Как видим, иностранцы подчеркивали, а может быть, и раздува­ли расхождения между отцом и сыном, скорее всего, в собствен­ных интересах. Неблагодарное дело гадать, что случилось бы, если бы… Но можно предположить, что Россия, окажись она под влас­тью Алексея Петровича, развивалась бы по-петровски, но избежала бы «ломки по живому», ненужных тягот и жертв, оскорбления на­ционального достоинства русских, а следовательно, и народных про­клятий…

Но оставим всяческие «если». Припомним коротко, что случилось на самом деле. Поняв, наконец, реальность угрозы и почувствовав, что его ждет, Царевич предпринял попытку скрыться от своего страш­ного отца.

Он бежал в Австрию, что было логичным, коль скоро он решил­ся на такое: в Вене правил тогда его свояк Император Священной Римской Империи Карл VI — и Алексей, и Карл были женаты на родных сестрах, принцессах Брауншвейгских. Император, конечно, потребовал объяснений, и Царевич написал строки, которые гово­рят о многом:

«Свидетельствуюсь Богом, что я никогда не предпринимал про­тив отца ничего несообразного с долгом сына и подданного, и не помышлял о возбуждении народа к восстанию, хотя это легко было сделать, так как русские меня любят, а отца моего ненавидят за его дурную низкого происхождения царицу, за злых любимцев, за то, что он нарушил старые хорошие обычаи и ввел дурные, за то, что не щадит ни денег, ни крови своих подданных, за то, что он — тиран и враг своего народа».

Вчитайтесь — и здесь осуждение поведения Царя, но не его ре­форм. ..

Император Карл поместил своего свояка сначала в замок Эленберг в горном Тироле, а затем — под Неаполем в замок Сент-Эльмо, где беглец жил, как частное лицо, со своей спутницей Евфросинией.

Царь Петр сделал все, чтобы вернуть убежавшего сына. Он прислал к Царевичу послов — Толстого и Румянцева, которые передали ему прощение отца, если Царевич вернется в Россию. Царь обещал выпол­нить и просьбу сына — позволить ему жениться на девице Евфросинии. Что угодно — только вернись!

И он вернулся, поверив Царскому слову!

Толстой и Румянцев привезли Царевича в Москву 31 января 1718 года, где Царь Петр вел тогда «следствие» по «делу» Царицы Евдокии Федоровны, которую допрашивали в Преображенском при­казе. А 3 февраля состоялась первая встреча блудного сына с роди­телем. Для этой встречи Царь собрал в Ответной палате Кремля представителей всякого чина людей «кроме подлого звания» и в их присутствии укорял Царевича. Он торжественно объявил, что лиша­ет его наследования Русского престола, но прощает, и не будет ка­рать, если он назовет всех своих сообщников. После этих слов Царь вывел сына в соседний покой, и там Алексей Петрович назвал отцу имена помогавших ему людей, прося Царя не наказывать их. Не­счастный Царевич выдал тогда многих: своего друга Кикина, князя Вяземского, князя Долгорукова, Царевну Марию Алексеевну и дру­гих. Всех названных тут же схватили, страшно пытали, в ходе пы­ток прозвучали новые имена, которые так же попали в эту гигант­скую мясорубку. Царь Петр, читая все «допросные листы» и лично участвуя в пытках, решил, что сын назвал имена не всех своих дру­зей. И посчитал, что руки у него развязаны. Петр Алексеевич тут впервые применил формулировку «за сие пардон не в пардон», что, по его мнению, давало право признать недействительным прощение, данное им Царевичу ранее.

Алексей Петрович обо всем этом, видимо, еще не догадывался, потому что в конце февраля писал отставшей от него в дороге из-за беременности Евфросинии: «Батюшка ко мне милостив; слава Богу, что от наследства отлучил. Дай Бог благополучно пожить с тобою в деревне…»

Еще в начале 1718 года Царь Петр потребовал от своих поддан­ных отречения от наследника Алексея Петровича и новой присяги новому наследнику, своему малолетнему сыну от Екатерины Царе­вичу Петру Петровичу. Это вызвало недовольство в народе. Были и открытые проявления этого недовольства. Например, 2 марта 1718 года, когда Царь был в церкви, к нему подошел некий старик и подал лист бумаги. Это был печатный экземпляр новой присяги Царевичу Петру Петровичу и отречения от Царевича Алексея Пет­ровича. И внизу, под печатным текстом, было написано крупным и четким почерком:

«Святым пречестным Евангелию и животворящему Христову Кресту поклоняюся и лобызаю ныне и всегда во избавление грехов моих… а за неповинное отлучение и изгнание Всероссийского Пре­стола Царского Богом хранимого Государя Царевича Алексея Пет­ровича христианской совестью и судом Божиим и пресвятым Еван­гелием не клянусь,и на том животворящего Креста Христова не целую, и собственною моею рукою не подписуюсь… Хотя за то и царский гнев на меня произольется, буди в том воля Гос­пода Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь».

18 марта после московских казней Царь, захватив Царевича, уехал в Петербург.

В Петербурге, куда приехали на четвертый день, Царевича Алек­сея Петровича поселили не во дворце, а в доме «корабельного масте­ра Пальчикова». Этот дом и сейчас стоит на Дворцовой набережной под номером 22. Ныне это — двухэтажный особняк, который объе­динил под одной крышей сразу два старинных дома — угловой «дом Мурзина» в девять окон по фасаду и «дом Пальчикова» в пять окон. Вот в этой пятиоконной части нынешнего дома, подальше от угла, и поместили Царевича. Сюда приезжал для разговора с Царевичем Царь Петр, здесь состоялась и та «беседа», которую хотел отобразить Н.Н. Ге в своей картине, отсюда Цесаревича увезли в Петропавловс­кую крепость, откуда он так и не вышел.

Узнав о возвращении Царевича, князь Василий Долгорукий не удержался от публичного возгласа: «Вот дурак! Поверил, что отец посулил ему жениться на Афросинье! Жолв ему, а не женитьба! Черт его несет: все его обманывают нарочно». За эти слова неосто­рожного князя посадили в Петропавловскую крепость, благодаря чему мы, собственно, и узнали о его высказывании… Князь оказался прав. Царь и не собирался держать слово: последовали допросы, застенок, пытки.

Известно свидетельство одного из крестьян Мусина-Пушкина: ра­ботник был на мызе, где держали Царевича. После приезда туда Царя Царевича повели «под сарай», и оттуда долго слышались стоны и кри­ки… Впрочем, факта пыток Царевича не скрывают и официальные до­кументы. Становится понятно, каким путем были получены «соб­ственноручные признания» Алексея Петровича. А «показал» Царевич страшное — будто просил у Цесаря войска, чтобы идти на Россию отвоевывать для себя трон… Сразу оговоримся, что и в прошлом, и в нашем столетиях ученые искали в архивах и России, и Австрии хоть какие-то подтверждения подобной просьбы. Ни в одном документе, а они сохранились, нет и намека на подобное!

Последние дни жизни Царевича Алексея были ужасны. Но не о нем и не о них хочется говорить в связи с этим. Эти трагические и страшные дни привнесли новые черты в характеристику Царя Петра Алексеевича. Можно сколько угодно говорить и о жестокости нравов того времени, и о дурном характере Петра, о его вспыльчивости и импульсивности, но история России ни до него, ни после не знала случаев, когда Царь-отец лично пытал бы сына-Царевича.

Еще один штрих — обман с высоты Престола. Кажется, это был тоже единственный случай — Цари могли быть несправедливыми, жесткими, жестокими, наконец, но они никогда не лгали своим подданным. Царь Петр и в этом оказался единственным в своем роде. «Верность данному слову всегда первою общественною доб­родетелью… Петр дал сыну свое родительское обещание не нака­зывать его, а потом предал мукам и смерти», — с горечью конста­тировал Н.И. Костомаров.

И еще одно, последнее, — стремясь уничтожить ненавистного сына, Царь Петр предпочел сделать это чужими руками: не он, ви­дите ли, решил судьбу Алексея Петровича, а беспристрастный суд го­сударственных людей… Напомним, что каждый член этого суда был в полной власти Царя и каждый боялся его пуще огня. Из 127 чле­нов суда свои подписи под смертным приговором поставили 124 че­ловека. И первым был, конечно, «мин херц» — Александр Менши­ков, который не счел нужным указывать при этом чины и звания свои, как это сделали все другие, а написал только имя и фамилию, подобно августейшей особе…

И об этом хорошо написал В.О. Ключевский: «Служить Петру еще не значило служить России. Идея Отечества была для его слуг слиш­ком высока, не по их гражданскому росту. Ближайшие к Петру люди были не деятели реформ, а его личные дворовые слуги… Эти не были в душе ее приверженцами, не столько поддерживали ее, сколько сами за нее держались, потому что она давала им выгодное положение».

Русские люди еще тогда, при Царе Петре, прекрасно понимали, что их Государь делает применительно к сыну недоброе и недо­лжное дело. Не случайно же свои подписи под неправым приго­вором поставили не все члены суда, недаром многие жалели Ца­ревича и осуждали Царя. И позже, несмотря на безудержную официальную апологетику, было много россиян, отнюдь не считав­ших Царя Петра Алексеевича Великим Государем. Сделать это им не позволяло нравственное чувство — обман, коварство, убийство наши соотечественники никогда не оправдывали ничем.

А здесь — сам Царь проливает Царскую кровь!.. Многие считали, что Царь своим поступком указал дорогу последующим цареубийцам. В заключительных страницах романа Дм. Мережковского «Петр и Алексей», описывая «суд» над Царевичем, писатель вкладывает в уста своего героя Алексея Петровича поистине пророческие слова, обра­щенные к отцу:

«Кровь сына, кровь русских царей на плаху ты первый прольешь… И падет сия кровь от главы на главу, до последних царей, и погиб­нет весь род наш в крови. За тебя накажет Бог Россию!»

И разве не видим мы с вами, как тяжко это наказание. За убийст­вом Царевича Алексея последовали убийства Императоров Петра III, Павла I, Александра II, Великого Князя Сергея Александровича, а затем всей Императорской Семьи Государя Николая II и других Ав­густейших мучеников. Царская кровь перестала быть для России свя­щенной. И первый шаг к этому сделал Царь Петр.

И еще одну, последнюю, цитату позволю себе привести — из сочинения Н.И. Костомарова: «Трагическая судьба Алексея Петрови­ча оставляет в истории поучительный образчик того нравственного закона, по которому содеянная несправедливость влечет за собою необходимость совершить другую, иногда целый ряд несправедли­востей… Петр в молодости совершил несправедливое дело с женой… И вот делает еще одно несправедливое дело…»

 

Цепочка несправедливостей на этом не обрывается. Внук Царя Петра и сын Царевича Алексея несчастный Император Петр II Алек­сеевич из-за несправедливых суровостей деда оказался одинокой и беспомощной игрушкой в руках честолюбцев, которые меньше всего думали о нем и о России. Сначала Меншиков пытался женить его на своей дочери, потом, после изгнания светлейшего, то же самое хотел сделать князь Долгоруков. Никому из этих вельмож не было дела до подростка-Императора. За ним просто недосмотрели, и он увял, так и не успев распуститься…

Но и это еще не все. Закоренелая ненависть Царя Петра сначала к постылой супруге, а потом к строптивому сыну через десятилетия обернулась подозрительной нелюбовью императрицы Елизаветы Пет­ровны к Лопухиным — членам фамилии, которую не жаловал и пре­следовал ее отец. И снова были пытки, кровь, смерть…

Если же вернуться к Царевичу Алексею Петровичу, то чем все закончилось — известно. Царевич кончил свои дни задушенный убий­цами, посланными его отцом. Судьба Царевича трагична, как, впро­чем, и судьба его сына Императора Петра II, который просто не успел ничего сделать. После кончины этого малолетнего Царя прекратилось наследование Романовыми Российского престола по прямой мужской линии. Вместе с Императором Петром II ушла и лопухинская кровь из жил Российских Государей.